Виталий ХМЕЛЬНИЦКИЙ: «Матча смерти» не было, конечно! Миф»

10.01.2014 20:16

Четырехкратный чемпион СССР, знаменитый в прошлом нападающий киевского «Динамо» и советской сборной Виталий Хмельницкий — о футболе, о жизни и о жизни в футболе.Четырехкратный чемпион СССР, знаменитый в прошлом нападающий киевского «Динамо» и советской сборной Виталий Хмельницкий — о футболе, о жизни и о жизни в футболе.

У него мягкий говор.

— Я вас слухаю... Одну хвылыну... Софиевска площад... — произносит он в трубку.

А мы — наслаждаемся.

Потом поясняет для нас, улыбаясь лукаво, — присвоили, дескать, «заслуженного работника физкультуры и спорта». Зовут на церемонию. Обычно награждает президент Украины — но сейчас президенту не до того. Поэтому вручит кто-то другой.

Адрес Виталий Хмельницкий, второй после Бубукина юморист советского футбола, записал на обратной стороне наших вопросов. Со всей непосредственностью подтянув к себе бумажку. Пришлось импровизировать.

И внешне, и внутренне он смахивает на Швейка. Человек, четыре раза становившийся чемпионом страны с киевским «Динамо», игравший на чемпионате мира-1970.

Все бы великие так сыпали историями.

МАХНО

— Вы еще тренируете в динамовской школе?

— С сентября — нет. Мы с Иваном Терлецким селекционеры по детскому футболу.

— О пенсии не думаете?

— Рано в 70 о пенсии думать! Если закончу работать — это сильно укоротит мою дорогу к Богу. К смерти.

— Да и не выглядите вы на свой возраст.

— Это мне часто говорят. До 62 лет я каждый день пробегал по пять километров.

— Прямо как легендарный академик Амосов.

— Амосов бегал и в 88! Жил он на улице Ленина по соседству с Витей Серебряниковым. Серебро рассказывал мне, как столкнулся с ним в шестом часу утра, возвращаясь из гостей. Старенький Амосов в трусах и майке совершал традиционную пробежку. Узнал Витьку, понял, что худо ему. Спрашивает: «Зайдешь?» Тот кивнул. Дома никого не было. Прошли на кухню. Амосов шкафчик открыл, вытащил коньяк. Себе в рюмочку символически плеснул, а ему стакан поставил, но налил чуть-чуть. Витька не растерялся. Схватил бутылку, которую академик держал в руке, придвинул к стакану и не отпускал, пока до краев не наполнился. Выпили, Серебро попрощался. Больше в гости его не приглашали.

— Нам показалось — или вы прихрамываете?

— Хромаю. Колени болят, голеностоп воспаляется. Тазобедренный сустав меняли. Но за ветеранов минут на пять выхожу.

— Человека старше себя на поле встречали?

— Крижевский, Хомич. Но точно не было никого старше Макара Михалыча Гончаренко, участника «Матча смерти». Я его все травил насчет этого матча.

— Матча-то не было.

— Конечно, не было! Миф. Спрашиваю: как немцы кормили в оккупированном Киеве? «Утром очень слабо, — отвечает. — Галеты и черный кофе». Они гоняли в футбол, занимался ими какой-то майор из венгров, ярый болельщик. Позже всех устроили на хлебозавод. Когда мы однажды играли с Гончаренко в Пасху за ветеранов, пересказал ему историю, которую от кого-то слышал.

— Что за история?

— Как раз про Пасху. Тот венгр выстроил их около хлебозавода, обратился с речью: «Украинцы, не думайте, что я отношусь к вам плохо. Отношусь так же, как к немцам. Поэтому сегодня каждый получит по яйцу!» Макар Михалыч выскочил вперед, упал на колени: «Спасибо!» Майор возьми да ткни ему палкой между ног.

— Гончаренко подтвердил?

— Смутился: «Брехня...»

— А правда, что вы родились в деревне рядом с хатой батьки Махно?

— Проводили в ВШТ день знакомства. Каждый поднимается и бубнит: «Я из рабоче-крестьянской семьи. Вступил в комсомол, в партию, то, се...» Дошла до меня очередь, представился кратко: «Мы с батькой Махно земляки. Вот мой дом, вот — его. Больше ничего не помню». Народ посмеялся, и собрание свернули. На самом деле между нашими хуторами в Запорожской области километров двадцать. Махно родился в Гуляйполе, я — в Тимошовке. Отец на фронте без вести пропал. Когда война закончилась, мы с мамой и четырьмя сестрами переехали в Мариуполь.

— Голодали?

— На хуторе — да. А в Мариуполе спасало то, что море под боком. Там в паек, не поверите, черная икра входила! Ее меняли на ведро тюльки или хамсы. Доставали рыбий жир. Мама работала уборщицей, жили в бараке. У соседей детей не было, подкармливали нас кусочком хлеба.

— А как для футболиста — самое незабываемое собрание?

— Это в «Шахтере» при Ошенкове. Вызывает игроков. Все пишут на листочке свой вариант состава. Меня никто не упоминает. Олег Александрович зачитывает и говорит: «Да, Виталик, сейчас ты не в порядке». Расходимся по комнатам. Час спустя вдруг снова всех собирает: «Виталик, мы решили дать тебе шанс». Я так расчувствовался, что едва не заплакал. Но еще через час Ошенков в третий раз зовет. Оглашает состав. Меня нет даже в запасе!

— Ну и в чем смысл?

— Черт его знает! Тренер-то хороший. Но иногда на футболистов вываливал слишком много информации. Мог провести установку для каждой линии по отдельности, затем общую. Мозги закипали. Вот Маслов не перегружал. Установки у Деда (прозвище Виктора Маслова. — Прим. авт.) были короткие, минут на десять. Одна врезалась в память — после чемпионства: «Господа киевляне! Думаете, вы — чемпионы? А сегодня увидите, дадут вам по зубам». И в глазах у него слезы.

— Так почему же игроки «Шахтера» не включили вас в состав?

— Считали, пользы от меня никакой. В чем-то были правы. Спасибо Ошенкову, который в 18 лет вытащил из Мариуполя, доверял. Хоть поначалу я никому пас не отдавал. В мяч уткнешься и летишь вперед, не замечая ни своих, ни чужих. Дальше потеря, атака по нашему флангу. Защитника Славку Алябьева протянут пару раз, он орет: «Чайка, убью!»

— Кто вас первым так прозвал?

— Уже и не вспомню. Едем с «Шахтером» по Москве на автобусе, играть финал Кубка. Тишина, только шепотом кроссворд гадают. Я молодой, сижу сзади. Спрашивают: «Морская птица из девяти букв?»

— Альбатрос.

— Конечно. Кто-то подал голос: «Это к Хмелю. Он из Мариуполя». А я заикаюсь, отвечаю: «Ч-ч-чайка...» Все с кресел попадали от хохота. Ошенков вскочил: «Молчать!» Финал выиграли, но я из запаса смотрел. Так и прилепилось ко мне — Чайка. До Киева кликуха доехала, здесь умерла. Стал просто — Хмель.

РОБИНЗОН

— Вы заговорили о Маслове. Он плакал, когда в 1966-м вся команда сдала матч «Нефтчи», не предупредив его.

— Маслов раньше тренировал в Ростове, за них переживал. Но СКА как был вторым, так и получил свое серебро. А ребята из Баку тоже рвались в тройку. Мы почему на это пошли? Вся Москва оставалась без медалей! Впервые!

— Да и деньги вам, рассказывали, предложили немалые — по полторы тысячи рублей на человека.

— Поверьте мне, деньги тогда вообще ничего не решали... Еще в Тбилиси случай. Там главным тренером был Качалин. Сказал нам: «Только попробуйте, подлецы, игру сдать, я вам устрою!» Но хоронили Шоту Яманидзе, он на машине разбился. Ребята на кладбище нас попросили. Как откажешь? У нас и Севидова на игре не было, уехал в сборную.

— «Селтик» в еврокубках вас возил при Маслове?

— Еще как возил! Летим в Глазго, Дедушка спрашивает: «Ребята, кто-нибудь про „Келтик“ этот знает?» Лёсик Островский отозвался: «Да играли как-то с „Торпедо“ против шотландцев, правда, из „Рейнджерс“. Вроде выиграли». Вышли на поле, тайм держались, а во втором посыпались. 3:0 — это мы легко отделались.

— И дома не отыгрались.

— В Тбилиси был матч. Меня удалили не за что. Играл у них правый защитник Крейг — с длинным-длинным носом. Серебряников ему в этот нос и дал, кровь хлынула. А боковой судья показывает главному: мол, бил Хмельницкий. Вскоре полетел в Южную Америку со сборной — там секунд двадцать пробыл на поле! Снова выгнали!

— За что?

— Двинул ногой одному под зад. Потом в Ростове 5:0 выигрываем — а их молодой футболист Славик Афонин все меня бьет да бьет. Не выдержал, толкнул его. Опять красная! Я не вспыльчивый, после у меня даже предупреждений не было. Но из-за этих трех эпизодов отцепили от чемпионата мира-1966 в Англии. Сказали — Хмельницкий себя не контролирует. Взяли Поркуяна.

— Тот на чемпионате мира сыграл здорово. Но Маслов как не считал его за игрока, так считать и не стал.

— Валерик в Англии забил четыре — а вернулся в Киев и сел на лавку. Куда его выпускать — если есть Бышовец и Хмельницкий?

— Просматривать «Селтик» никого не отправляли. Тогда не принято было?

— Послали однажды Терентьева, второго тренера, изучать польский «Гурник». Возвращается: «Ничего особенного, колхозники». Приехали играть — о-па! Вот это «колхозники» — Шолтысик, Любаньски, Ослизло. Стадион в Забже полон шахтеров. Обстановка мрачная.

— Почему?

— В Польше цены на мясо повысили. Друг друга лупим — жуткое дело! Под конец шахтеры на поле выскочили. Я сразу руки поднял: «Сдаюсь!» Островского, наполовину поляка, флагом поколотили. Федю Медвидя свалили — и тысяч пятнадцать по нему табуном пробежало. Я спрашиваю — ты что чувствовал? Отвечает: «Человек восемь об меня ноги сломали». Мы без ужина кинулись всей командой к поезду.

— Самый подлый игрок 60-х?

— Семиглазов из Баку. Мог сзади ударить, плюнуть. У нас на такие случаи был Щегольков. Одессит с Молдованки, правый защитник. Скажешь ему: «Володя, страхуй». Пускаешь мяч по краю — а там уж Щегольков мимо мяча промахнется. Аккуратно Семиглазову в ногу. Или в мышцу ему вопьется железными пальцами.

— Хотя играли больше персонально?

— Да, выходишь на поле — уже знаешь: меня опекает правый защитник, Бышовца — левый. В Лужниках стоим, еще свистка нет — я чуть зазевался, и тут удар по ногам! Ба-бах! Падаю, открываю глаза, надо мной Гешка Логофет: «Хмель, привет. Мы ж не здоровались». Пошутил!

— Прозвище у Логофета было — Киса?

— Да. Островского звали Альфонсом. У него отчество — Альфонсович. Забытый совсем, хоть участник трех чемпионатов мира. Человек золотой. Закончил играть, уехал в Зугдиди. Месяца два там пробыл. Сидел, говорит, не вылезая в погребе с вином.

А в «Молдове» играл парень по фамилии Коротков. У них матч с «Локомотивом» — Коротков пропал. Наутро находят — спал на базаре в луже. Отмыли, на игру выставили, так он «Локомотиву» то ли два, то ли три мяча забил. С тех пор привязалось — Робинзон.

— А Сабо как звали?

— Йоська. Злой мадьяр. Когда поломал Сидорова из «Торпедо», молодую звездочку, ему полгода дисквалификации влепили.

— Действительно, злой.

— Году в 1982-м сборная ветеранов Союза прилетела в Венгрию. Ференц Пушкаш вышел с огромным животом. И Лайош Сюч, ростом под два метра. Йоська так завелся, что р-раз ему в подкате... Дружеский матч!

— Мы читали про одну историю. Двоим вашим игрокам светила тюрьма. Маслов пошел к Щербицкому и «отмазал».

— Из окна выпрыгнула то ли пьяная, то ли обкуренная женщина. И насмерть. А в той квартире были ребята из «Динамо», но они спали. Фамилии не скажу, все живые. Потом проверяли — женщина была нетронутая. Если б какие следы нашлись — и Щербицкий бы не помог. Это произошло в том доме, где жил Серега Параджанов.

— «Серега»? Вы были знакомы?

— Да. Он не был раскручен, для всех нас оставался Серегой. Встречались в разных городах Союза — то в Киеве, то в Ташкенте. На площади Победы у него была скромненькая квартира.

— Маслов доверял вам деликатные поручения — переманить Капличного в Киев, например.

— Я долго Каплю уговаривал! Все аргументы перебрал: «Ты же украинец, зачем тебе Москва?» Но в ЦСКА его звание держало. Плюс там он лидер был — как и Шестернев. А в Киеве вся команда — лидеры. Каждый цеплялся за эту футболку. Пока не вырвут.

— Кто-то из ваших защитников был сильнее Шестернева?

— Алик — «чистильщик». Скорость феноменальная — из 11 секунд выбегал. Но киевское «Динамо» играло в другой футбол. Осваивали «зону». Маслов опередил время. Мы-то посмеивались, читая его статьи в прессе: «Что ты, старый, пишешь?» А он был умнее нас.

— Заметки он ведь не сам писал?

— Да нет, конечно. Сашка Виттенберг, журналист, был его ближайший приятель. В Гагры к нам приезжал. Сядут рядом — Дед мыслит вслух, Вит конспектирует. Сизые носы у обоих. За эту дружбу Вита не терпели Бесков и Старостин. Маслова они вообще не переносили.

— Причина?

— Выстраивали что-то — а этот Ваня с автозавода, народный умелец, пришел и всех обыграл. Маслов и в сегодняшнем футболе соображал бы лучше всех.

— Были на его похоронах?

— Да, кладбище где-то под Москвой. Гроб не могли в землю опустить, вода стояла. Умирал он тяжело, рак. А добило его то, что пиво принесли в больницу.

— Дети у Маслова были?

— Два сына. Один погиб под колесами машины. Другой, Сашка, давно живет в Канаде.

ЧЕРВОНЕЦ

— Ваши шутки обросли легендами. Маслову тоже от вас доставалось?

— Он так думал. Но это был не я. Спим на базе, у Деда — угловой номер. Внезапно оттуда крик. Выскакиваем в коридор — стоит Дедушка в трусах до колен. «Виктор Александрович, что такое?» — «Я тебе сейчас дам „что такое“...» И за мной бегом. Оказалось, кто-то ему дохлого ужа подложил в кровать. А Дедушка прилег.

— Точно не вы?

— Да точно, я змей боюсь. Вот червонец по перрону на леске таскать — милое дело. Меня Терентьев научил, поймал на эту штуку в поезде. И я начал практиковать. Ни в одном городе мой червонец не догнали.

— За границей юмор ваш понимали?

— Я вам расскажу, какой случай за границей был. Прилетели из Южной Америки в Амстердам, заночевали. Утром выезжать — нет Вити Гетманова. Ростовского защитника по прозвищу Иисус.

— Такой худой?

— Такой тихий и добрый. Вдруг резко тормозит такси — Гетманов выскакивает. И выясняется — отправился к дамам. Под утро закурил — и его счастье, что окурок даме на живот выпал. Она как заорет! Витя опомнился — время же!

— Невероятно. А вы как в Амстердаме вечер провели?

— Я лазил по городу. Захожу в маленький магазинчик, там старик мне улыбается. Протягивает колоду карт с голыми бабами. Я беру — и меня бьет током! Фокус! Я смекнул: то, что надо. Купил несколько колод. А со сборной был председатель федерации футбола Николай Ряшенцев. И вот мы сговорились со Славой Метревели. В автобусе Слава вырывает колоду, кричит на весь салон: «Николай Николаевич, чем молодой занимается! Голые бабы!» Ряшенцев про баб слышит — по баулам лезет к нам. Забирает карты, хмуро косится на меня — и обратно идет. Мы ждем.

— Дождались?

— Через минуту вопль из его угла: «А-а-а!» Не выдержал Ряшенцев, заглянул.

— В 60-е «Динамо» моталось на халтуру по колхозам?

— Почему сразу по колхозам? Ездили и в областные центры. При Севидове матчей 15 в год набегало. А Маслов этого не любил. Ворчал: «Издевательство над футболом!» Хотя видел, что на «Динамо» в любом городе собирался полный стадион. Ну и какое же это издевательство?

— Платили хорошо?

— Рублей по 200-250 за матч. При зарплате 180 — это была официальная ставка игрока высшей лиги.

— А на чемпионате мира?

— Если договоришься втихаря от начальства с «Пумой» или «Адидасом», получишь 200-300 долларов. Но самыми денежными считались поездки в Южную Америку.

— Почему?

— Нам полагалось 75 долларов за одну страну. Так футбольный импресарио Борже Ланц старался охватить как можно больше стран. Организует для сборной пару лишних матчей — и заработаем долларов 400. Расплачивался Ланц чеками, которые в магазине обменивали на вещи. Делалось это для того, чтоб кэгэбэшник, сопровождавший команду, не смог забрать у нас деньги.

— Мохер в Союз возили?

— Мало. Помню, на таможне перед нами досматривали артистов из киевского ансамбля Вирского. Раскрыли сумку — а она была настолько этими мотками забита, что разлетелся мохер по всему аэропорту.

За границей жил я обычно в номере с Володькой Пономаревым. В маленьких гостиницах после обеда любили загорать на крыше. Однажды вылезли через окно. Володька улегся, а я дальше прошел. Чувствую — нога проваливается! Думаю: «Мама родная! Под нами ресторан, рухну на чей-то стол!» Судорожно начинаю цепляться за что-то, Пономарев руку протягивает, тащит к окну. В какой-то момент черепица трескается — и я упираюсь в твердое покрытие. Володька хохочет.

— А вы?

— Стою, как дурак, — в царапинах и порванных брюках. А в 1969-м после победы в Стамбуле отмечали выход на чемпионат мира. Возвращаюсь в отель — в холле вижу Качалина, главного тренера, и Старостина. Решил судьбу не искушать. В окно полез. Карабкаюсь по карнизу на третий этаж и натыкаюсь головой на острый колышек, который не заметил в темноте. Кровища хлещет. Чуть не убился.

— Непьющие в сборной были?

— Женя Ловчев. Он и теперь не пьет. Толя Банишевский, когда был игроком, спиртного в рот не брал. В барах всегда молоко заказывал. Мишу Месхи это раздражало. Даже пригрозил: «Еще раз в нашей компании „милк“ попросишь — зарэжу!»

— Ловчев в красках описывал ваши автомобильные приключения.

— Женя, между прочим, с того света вернулся. В Германии ему сердце оперировали — шесть часов был не с нами. Просыпается — рядом русская медсестра, старенькая: «Что, сынок, очнулся?» Это мне в Москве на столетии Маслова рассказывали.

А приключения за рулем у меня были. Сдавать экзамен пришел с Медвидем. Машина на бугорке, меня спрашивают: «Водить-то умеешь?» Федя говорит: «Да он шикарно водит!» Я снял с тормоза — назад покатился. Потом то на кучу гравия ночью наеду, то застряну на перекрестке, троллейбуса испугаюсь...

— Номер на вашей «Волге» был особенный?

— Нет. Я к таким побрякушкам равнодушен. Но кто хотел — делал. У Бибы, например, был 00-09.

— А на «Чайку» скопить, как Сабо, не пытались?

— Сабо же взял ее по блату через венгерское посольство. Но в Киеве поднялся страшный переполох, и от машины он поскорее избавился.

— Сейчас водите?

— Уже нет. Как продал в 1997 году, так всё. На книжке 50 тысяч советскими сгорело, на несколько автомобилей хватило бы. Казалось, и детям останется, и внукам. Я государству верил до конца.

ЦЫМБАЛАРЬ

— В ВШТ вы учились с Виктором Прокопенко. По части юмора были на одной волне?

— Мы не так много общались. К Вите в Москву жена приезжала. Контролировала. Я чаще с Эдиком Малофеевым время проводил. Его поселили в общежитии на первом этаже, меня — на втором. Среди соседей были штангисты. Как-то засиделись мы с Эдиком в компании, от метро по грязи топали. Утром проснулся он в своей комнате и увидел загадочную картину. Следы от его ботинок ведут к кровати, дальше — по стене, потолку — и обратно к двери. Подумал, что это мои проделки.

— Разве нет?

— Конечно, нет! Потолки высоченные — как бы я туда залез? Наверное, штангисты пошутили.

— Почему в большом футболе не задержались как тренер?

— Поработал в Черкассах, Кривом Роге и почувствовал, что теряю интерес. В Советском Союзе тренер должен был уметь все. Находить деньги, выбивать из начальства доплаты. Я таким даром не обладаю. В Киеве был директором спорткомплекса при станкозаводе, пока не пригласили в школу «Динамо». Вот детишек тренировать мне в радость.

— Самый известный из ваших воспитанников — Илья Цымбаларь?

— И Юра Дмитрулин, 9-кратный чемпион Украины. Сережа Заец тоже за «Динамо» поиграл.

— Юран нам говорил, Заец сильно поддавал, охранял стоянку.

— Было, было... А сейчас уехал в Канаду. Жена у него гимнастка, ее давно туда зазывали. Контракт на пять лет. И Сереже работу нашли. В последнее время он уже не пил, трудился в интернате.

— Цымбаларь в детстве на фоне сверстников выделялся?

— Шебутной был. И глаза разного цвета, как у кошки. Начали с ним играть в маленькие ворота. Илюша левой ногой раз меня финтом убирает, другой! Задергал! Думаю — совсем я старый стал. А годы спустя он «Реал» дурил этим же финтом.

— Вы не только Цымбаларя помните юным. Еще Блохина.

— Я помню, как он появился в «Динамо». В Леселидзе бежим 30 метров. И этот пацан, которого и по имени еще не знали, всем нашим звездам привез метров десять. У меня первая мысль — мы после пьянки, что ли, такие вареные? А Севидов в сторонке стоит, посмеивается. После объяснил: «Это ж сын легкоатлетки...»

— Был футболист, который бежал бы быстрее Блохина?

— Урин из московского «Динамо» — но он бестолковый. А Блохин мог и тормознуть, и техничный. В нашем «Динамо» была теплая атмосфера, поэтому ребята из дубля заиграли. Никто их не «душил» — ни Блохина, ни Веремеева с Онищенко.

— Андрей Биба брал автограф Пеле на червонцах. А вы — у кого-нибудь брали?

— Пытался — у Марины Влади. Отказала.

— Где?

— В Шереметьеве. Мы со сборной в Вену улетали, она в Париж. В роскошной шубе, Высоцкий ее провожал. Развел руками: мол, извини, не хочет. Незадолго до этого он был на гастролях в Киеве и приезжал к нам на базу. В баньке попарился. Мы в тот день на сборе сидели, поэтому обошлось без застолья.

— Автограф-то вам зачем?

— Захотелось. Червонцы, как Биба, протягивать не стал. Подошел с паспортом. А Валя Иванов в Италии пробовал взять автограф у Софи Лорен. Тоже ничего не вышло... Когда Валя умер?

— В ноябре 2011-го.

— Последний раз виделись года за полтора до смерти — на столетии Маслова. Валю привела жена. Он болел, уже никого не узнавал. А какой был игрок! Академик! Со Стрельцовым друг друга понимали с полуслова.

— Кто из киевлян Стрельцова-то разозлил?

— Турянчик. 1965 год, игра с «Торпедо». Эдик после тюрьмы. Первый тайм заканчивается — ведем 3:0. Во втором оба завелись, Васька обозвал его уголовником. Что тут началось! Стрельцов кладет два гола, у «Торпедо» полно моментов, мы еле отбиваемся. Эдик — здоровый, 47-й размер ноги, прет так, что не остановишь.

— Как закончили?

— Выиграли 3:2. Чудом. После матча Маслов шумел: «Я же предупреждал — только не злите Стрельцова!» Потом играем в Лужниках с «Торпедо». У меня впереди не клеится. Отошел назад в поисках мяча. Ко мне он отскочил неожиданно, и я решил отпасовать вратарю. Но вместо этого вывел Стрельцова один на один. Не сближаясь с Рудаковым, Эдик низом пробил в угол. Женька нырнул к штанге, мяч попал ему в лоб и отлетел мне в ноги. Вынес его и убежал, а Рудаков орал в спину: «Хмель, сюда не подходи!»

СВАДЬБА

— До 42 лет вы хоть кому-то делали предложение?

— Даже мысли не возникало! Были красивые, нравились. Но они ж все нравятся до определенного момента. Следующая — еще интереснее. А жениться мать заставила. Уже отказывалась готовить, стирать. Да и я понял, что нагулялся.

— Сыну вашему лучше не стало?

— К сожалению, нет. По вине акушерки получил родовую травму. Когда извлекли на свет, он был темно-синий. Произошло кровоизлияние в мозг, что привело к развитию детского церебрального паралича. Возили и во французскую клинику, и в горы, и к народным целителям — все напрасно. Сам ходить не может. До 15 лет постоянно были судороги. Сейчас ему 25 — а весит 35 килограммов.

— Простите за вопрос, но врачи не предлагали отказаться от ребенка, когда выяснилось, что у него такие проблемы?

— Нет. Мы этот вариант и не рассматривали. Он же наш сын!

— Кажется, большим вашим другом был Федор Медвидь?

— Да, отличный парень. Как-то в Москве оказались в «Метрополе», там молодежь со всего мира принимали. Коммунистическую идеологию прививали. Но «Метрополь» в час ночи закрылся — а Медвидь говорит: поехали в санаторий за город, меня там знают. Ну и поехали. Полезли в окно. Скандал вышел такой, что до Киева донеслось. Хоть Медвидь голосил: «Всех уволю!» За ним это водилось. Или мог позвонить: «Хмель, спишь?» — «Пять утра!» — «Да брось, выходи в сквер».

— Зачем?

— А вот такой человек — рано вставал. И засыпал тоже. Он из закарпатского села, там все с темнотой ложатся. В 1965-м перед матчем мне говорит: «Хмель, встретил девушку. Такая пацанка славная, очень мне нравится». Отправился в баню с Сабо и Турянчиком, они подтравили: нравится — женись. И вечером он женился!

— Сразу?

— А что тянуть? Через пару дней приходит ко мне в гости: «Знакомься, это Света. Так любит, что в космос за мной полетит». Это был ноябрь. Тут отпуск, декабрь. Собираемся в январе — Федя уже с ней развелся, женился на другой.

— Прекрасный человек.

— Вторую свадьбу справлял в сельском клубе. Собралось человек шестьсот. Федя весь вечер просидел молча, угрюмый. В конце надо ж слово сказать — поднялся: «Спасибо, дорогие други, что пришли меня поздравить. Такое событие бывает раз в году...» И сел.

— У Генриха Федосова из московского «Динамо» были невероятные романы за границей. У вас случались?

— У меня романов не было. Короткие встречи — и быстро заметал следы.

— Про ваш гарем из мексиканок мы слышали. Когда сборная СССР уезжала — все горничные вышли вас персонально провожать. Кому-то вы давали наказ: «Родится сын — назови так-то...»

— Да нет же! Это я кричал в Улан-Удэ! К Хомичу около вагона лезла прощаться какая-то девчонка с узкими глазами. Он машет ей в ответ. А я возьми, да высунись из окошка: «Если родится сын, назови Хомкой».

— Среди заморских дам особенное впечатление производили кубинки?

— Я на Кубе не был, зато раза четыре бывал в Рио-де-Жанейро. А уж там успех у дам зависит от того, сколько у тебя в кармане. С деньгами было туго. Так что в роман Геши Федосова с миллионершей, о котором столько разговоров было, не верю.

— Бог с ней, с миллионершей. Кого вы водили свататься к дочке попа?

— Турянчика.

— Так это он во время сватовства облюбовал вторую поповскую дочку — и вы еле ноги унесли?

— Нет. Но и не женился Вася. Поехали в село, где приход. А батюшка здоровенный, красавец, в волейбол играл за Мукачево. Поразился: «А где вы дочу мою бачили?» — «На заводе». — «Цэ ж не та...»

— Значит, не пришлось убегать?

— Допускаю. Но не помню.

— Еще про Турянчика нам Валерий Маслов рассказывал: «Киевское „Динамо“ прилетело из Кишинева раньше, чем было запланировано, Вася домой возвращается — а там десятиборец с его женой. Турянчик — парень крепкий. Накостылял десятиборцу так, что того в больницу увезли».

— Ребята в самолете выпивали после игры и подначивали Турянчика: «Придешь домой — а там какой-нибудь хмырь...» И точно, сидит. Хороший парень, кстати. Тоже закарпатский, Коля зовут. Вася ему с носка удачно засадил — тот в ауте. Добавил, хлопнул дверью и ушел.

— Развелся?

— Да, вернулся в Мукачево, там в 40 лет вновь женился. Вася — фанат охоты. Дом забит ружьями, рогами, прочими трофеями.

— А вы — охотник?

— Нет. И не рыбак, хотя вырос на море.